С ним я познакомилась в первый в моей жизни приезд в Париж. Кажется, это был 1998 год. Мне дали его телефон и велели позвонить, ну вот я и позвонила.

Лев Борисович был уже очень нездоров, однако вызвался показать нам предместье Парижа. Выглядел он чрезвычайно скромно, ходил с палочкой. На нём было вышедшее из моды пальто, которое, как он сам смеясь рассказывал, подарили ему зрители на одном из вечеров: “И тогда вместо цветов мне вручили это роскошное манто, которое до сих пор мне служит верой и правдой”.

Мы загрузились в его старенькое авто и отправились по тем местам, куда не водят туристические группы. Первым делом мы побывали на могиле Ван Гога в Овер-сюр-Уаз, где Лев Борисович во всех подробностях рассказывал о его жизни, болезни и смерти, о легендах, которым было опутано его имя и злосчастное отрезанное ухо. Он рассказывал так, что складывалось впечатление, что смотришь поразительный фильм о художнике, а у могилы даже пробирала дрожь — как-будто ты сам только что его похоронил.
Далее нами был посещён милейший городок неподалёку от Парижа, который в контексте рассказа о Франции был более колоритным, чем шумный Париж. Мы заехали в замок, имеющий размах гораздо меньше, чем Версаль, но воздвигнутый в ту же эпоху и не менее примечательный как памятник архитектуры. В замке мы трогательно, “по-французски”, кормили лебедей на озере чёрствым багетом, предусмотрительно захваченным Львом Борисовичем. А для нас он вёз с собой термос кофе и шоколад, и мы ели-пили у стен какого-то средневекового собора, увитого плющом, а Лев Борисович рассказывал нам о “великих” диссидентах, осевших в Париже, с которыми был лично знаком и даже дружен. В частности, рассказывал о том, что обстоятельства смерти Александра Галича были весьма загадочны, и мало кто тогда в Париже поверил, что это был банальный несчастный случай.

В конце дня в знак бесконечной признательности мы пригласили Льва Борисовича пообедать в ресторан, но он категорически отказался, объяснив это тем, что он “не ресторанный француз”, и согласился только на перекус бутербродом “крок-месье” в крохотном придорожном кафе. По-французски, кстати, он разговаривал довольно плохо, несмотря на то, что к тому моменту жил во Франции уже более 15-ти лет. “Мне моего французского вполне хватает”, шутил он. На самом деле, я думаю, русский язык у него был настолько насыщен и филигранно отточен, что просто физически не оставлял пространства другим языкам. Такой феномен случается с людьми, которые целиком погружаются в родной язык и культуру вне зависимости от места проживания.

В следующий раз мы встретились в Москве, куда он приехал на короткое время. Остановился Лев Борисович в квартире знакомых аккурат напротив французского посольства на Большой Якиманке. “Если меня кто-то обидит — я быстренько перебегу дорогу, маша французским паспортом, и скроюсь за воротами посольства в полнейшей дипломатической неприкосновенности”. Он умел шутить мило и деликатно, как бы невзначай.

Он попросил свозить его на кладбище, где мы, пользуясь записями в блокноте типа “по аллее до надгробия с ангелом, затем налево до клёна, третья могила по правую руку”, искали места захоронений близких и дорогих ему людей, ушедших из жизни за годы отсутствия Льва Борисовича в стране. Это было, конечно же, очень грустно, но вместе с тем исключительно важно для него, как-будто он выполнил тяготивший долгое время долг перед самим собой — навестить ушедших. Потому что слово “поздно” тут неуместно — встреча душ никогда не бывает запоздалой.

Спустя несколько лет я звонила ему домой во Францию уже накануне своего отъезда в Канаду. Я очень нуждалась в напутственном слове человека, прошедшего все тяготы эмиграции. В случае Льва Борисовича это были именно “тяготы”, потому что для него, безусловно, эмиграция была вынужденной. Он был бесконечно русским человеком и, уже осев в Париже, создавал потрясающие циклы о русской культуре и на радио, и на телевидении. Но, к сожалению, не так много, потому что поддержка у эмигрантских проектов была весьма незначительной. А ещё он придумал свой домашний театр, где были задействованы только два актёра — он и его жена Наталья Энке. Спектакли, говорят, были замечательные.
Так вот, когда я позвонила, Лев Борисович озвучил мне простую и доступную истину. Предупреждая, что мне придётся соприкоснуться с чуждой и, скорее всего, даже в чём-то неприятной ментальностью, он сказал, что мне следует всегда держать в голове и повторять как мантру: “они другие, дру-гие”. Мне это заклинание очень помогло в первое время, когда казалось, что никогда и ни с кем из нового окружения не найти мне общего языка. И в запутанных ситуациях я повторяла себе: другие, другие. Объясняло, успокаивало и в итоге даже помогло принять и в определённой мере понять новое окружение.

Я пообещала позвонить Льву Борисовичу как только освоюсь на новом месте, но обещания не выполнила. Через 5 месяцев после нашего разговора он скончался в возрасте 79 лет. Похоронен на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.

2016 г.