Навестила младенца одного дня от роду. При входе в палату положено надевать специальный одноразовый костюм для знакомства с новорожденным — халат, маску-намордник и перчатки. И всю эту красоту при выходе следует выбросить.

Особенно мне было жаль расставаться с халатом, у которого были такие славные трикотажные, цвета органического снега, манжеты, что я даже призадумалась: от жадности или от чего ещё? По прошествии суток связала это щемящее чувство с подростковыми травмами.

В старших классах у нас был так называемый УПК (учебно-производственный комбинат) — обязательная дисциплина, предполагающая овладение "нормальной" специальностью на случай, если школьники передумают учиться в институтах. Короче, завуалированное ПТУ. Профессию можно было вроде как выбирать, но мне почему-то такой возможности не предоставили, а просто зашвырнули в класс по специальности "швея по трикотажу". Чем такая швея отличалась от "традиционной"? А тем, что швея по трикотажу шила исключительно тренировочные штаны (те самые, в дальнейшем с пузырями) и рабочие перчатки, в которых рабочий человек (тот, что вечером в пузырях и с пузырём) должен был на заводе стоять у станка. Очень странные перчатки, совершенно бесполезные, но других, похоже, в стране не производилось.

А у меня ведь руки из Ж. Я ни шить, ни вязать, ни тем более оверлочить трикотаж в принципе не способна, даже если мне дать за это, допустим, лабутены или лабутенами — результат одинаково безотрадный.

Летом была обязательная практика, и всех талантливых девочек отправили на трикотажную фабрику строчить кальсоны и чехлы для трудовых мозолей, а бездарных типа меня — плести сетки для картофеля.

Мы работали втроём — необучаемые трикотажницы — в подвале какого-то склада, где при свете лучины плели бесконечные сетки для трижды-нами-проклятого картофеля. Забыла сказать: "втроём в составе группы". А группа состояла из небуйных пациентов ближайшей психбольницы, которые в том же подвале занимались трудотерапией на фоне приёма транквилизаторов первого поколения и разнообразных антипсихотических препаратов (их в те времена в отечественной медицине было то ли два, то ли один).

И так целый месяц — по пять часов день, в сырости и при слабом свете с ошалевшими от гуманного лечения людьми. Да, важно: норма для всех была одинаковая, что-то типа по сто сеток в день на человека — хоть на школьницу, хоть на психа. Справлялись, замечу не без гордости, все.

А мастерство работы с трикотажем так и осталось мною не освоенным, а потому отношусь к нему даже с некоторым благоговением — оно для меня по степени сложности зависает где-то в одной плоскости с сопроматом и балетом.

И вот как же мне после такого нехилого экспириенса равнодушно бросать в мусорный бак бумажный халат с идеально пристроченными трикотажными манжетами?
Как не разглядывать сквозь поволоку слёз свои кривые смолоду руки? Руки, не сотворившие ничего, кроме тысячи-другой сеток для продажи овощей населению, которое у станков, в тренировочных штанах и перчатках производило энергию будущего страны и моего заодно?