Однажды в ресторане “Домa Актёра” на Пушкинской (тысячу лет назад, задолго до пожара и тем более до возведения торгового центра) я наблюдала такую картину: в зал входил импозантный, модный в столичных театральных кругах — да и к тому же действительно хороший актёр —вместе со своей юной женой, далеко не первой, разумеется.

Все едоки мгновенно уставились на неё, потому как была она необъяснимо-притягательна. К тому моменту околотеатральной публике уже было известно, что актёр женился на молоденькой балерине, но в тот вечер не балетный шаг и точёность фигуры привлекали внимание (моё по крайней мере), а лицо.
Выражение лица было невероятно надменным, но вовсе не нахальным, как бывает у удачливых завоевательниц — оно было таким…осмысленным что ли.
Женщина чем-то походила на Нефертити: её подбородок был чуть приподнят, и смотрела она рассеянно-ледяным взором как бы проскальзывая поверх голов. Вместе с тем, она была лучше Нефертити, во-первых, потому что была из плоти, а во-вторых, потому что такую царственную надменность редко доводится видеть даже и на полотнах. Одним словом, она была безупречна ещё при жизни. Или так показалось.

Лет десять спустя мне довелось познакомиться с балериной лично.
К тому времени она уже не служила в балете, не была женой прославленного актёра и не была Нефертити.
Все в её окружении знали, что она страдает жестоким запойным алкоголизмом. Разумеется, я с ней познакомилась, когда она была в состоянии спонтанной ремиссии, потому что в периоды беспробудного пьянства она — как говорили очевидцы — днями ошивалась по помойкам с бомжами и на публике никогда не появлялась. Это при всём том, что актёр по-прежнему содержал её, оплачивал ей жильё, и речь о хлебе насущном не шла в принципе.

Я хотела сдержаться, но не смогла. Я рассказала ей о том вечере, и какой я увидела её тогда. Почему-то мне очень важно было рассказать ей об этом.
“Да?”- рассеянно переспросила экс-балерина, а потом что-то сработало, развинтилось в ней, и она очень серьёзно, подробно стала объяснять мне, что надменность её всегда исходила от неуверенности, от того, что до дрожи боялась она косых взглядов и полупридушенных смешков, где бы ни появлялась с ним, с маститым, что все время ломала себя, но это было больнее, чем у балетного станка, и от этого становилось все гаже и тоскливее, и что уверенности не прибавлялось ни на на йоту…

Ох, Нефертити, Нефертити, что-то ты все-таки утаила.

Июнь 2013 г.