А потом случилось то, о чём и мечтать-то было боязно: театру утвердили недельные гастроли в Париже.
Всем актёрам, задействованным в выездных спектаклях (в трёх: по Чехову, Твардовскому и Горькому), было велено срочно готовить документы для получения виз. Волокита ещё та, но сколько же радости! Одержимые единым порывом женщины сели на диету — чтобы приехать в Париж не пышнобокими коровами, а такими же стройными, как аутентичные парижанки. Плюс нашить или накупить у спекулянтов нарядов, чтоб не стыдно было пройтись по Елисейским полям. Была в этой суете какая-то беспомощность и растерянность: даже самые независимые и уверенные в себе актрисы тушевались перед встречей с «прекрасным далёко».
Мужская же часть состава стала чаще и увереннее выпивать, настраивая себя на лобовое столкновение со страной, где пел Ив Монтан, снимался Жан Маре, а также жил и танцевал Рудольф Нуреев. Последнего некоторые даже знавали лично. А сколько ещё имён — и французских, и русских,— произносившихся иногда с благоговением, а иногда с неприкрытой завистью и злобой, сколько ещё имён было упомянуто за первой и последней рюмкой. Хотя, строго говоря, только за первой и второй — последнюю уже мало кто помнил.

Юля тоже была одержима «парижской манией» и без устали бегала по инстанциям за справками и подписями. Но в какой-то момент, нежданно-негаданно, речь зашла о том, чтобы поехала другая актриса — она была любовницей одного крупного партийного чиновника. Казалось, всё пропало. В труппе начали шептаться, что для Хованской путь в Париж заказан.

И вот тут, ко всеобщему удивлению, активное участие принял Мартынов, до той поры не замеченный в заступничестве за коллег. Он пошёл к парторгу, затем к худруку и стал убеждать их в необходимости взять именно Хованскую. Он говорил по делу, приводя аргументы: Хованская отыграла больше спектаклей, чем та, другая, и она всё-таки актриса первого состава, в отличие от той, запасной. И самое важное: каким будет отзыв французской прессы, если на сцену выйдут слабые актёры?

Неизвестно, к чему привела бы его настойчивость (да ни к чему, скорее всего), если бы не какой-то разлад в отношениях актрисы с её партийным любовником. Тот внезапно перестал ей покровительствовать и стал подозрительно часто вворачивать в свои официальные речи фразы о семье как о «ячейке общества».

«Наверняка блудливому коммуняке жена отросток прищемила», — с утвердительной интонацией предположила Ритка.

Как и какие изувеченные отростки повлияли на результат, это не имело никакого значения. Главное, что Юлию Хованскую окончательно внесли в список выезжающих на гастроли. А Мартынов из них никогда и не вычёркивался, хоть и был беспартийным. Не находилось ему полноценной замены (тем более, что неизвестно как отреагирует французская пресса, если состав будет недостаточно сильным).

Юлины сборы стали ещё оживлённее и радостнее после бурной битвы за право на выезд во Францию. Попытка Мартынова защитить её окончательно убедила Юлю в том, что она занимает важное место в его жизни, чуть ли не центральное. Каждая деталь свидетельствует об этом, несмотря на гнёт Мартынки и детей (Юля нет-нет да и вспоминала про больного). И даже несмотря на язвительные Риткины подначки, дескать, Мартынов во всём подражает своему любимому Пушкину и наверняка ведёт донжуанский список, в котором Юля значится под определённым номером в одном из десятков.

«В пятом десятке, например», — как бы задумчиво говорила Ритка. Но тут же добавляла, что она там со свечой не гуляла, так что вполне может и ошибаться.

«В чём ошибаться?» — с вызовом спрашивала Юля.

«Как в чём? В десятке, конечно!».

Ритке как будто даже доставляло удовольствие именно Юле озвучивать собственные мысли и выводы о чудовищном вероломстве Мартынова. Она говорила, что только одна Юлька не замечает очевидного и не готовит себя к тому, что скоро он помашет ей ручкой. А к такому надо бы подготовиться, иначе вместо очередных гастролей отправится в дурку. Точно как актриса Н. из театра «С.», лет эдак пятнадцать наивно полагавшая, что главреж обожает её как женщину и боготворит как актрису, пока тот не утвердил на главную роль в новом спектакле совсем другую свою музу. При этом аккурат в то же время сходив с ней — с совсем юной — в ЗАГС и объявив всему бомонду, что она дала ему вторую жизнь (режиссёру было под шестьдесят). Кроме того, он не мог публично не поделиться тем, что новоизбранная жена вручила ему (фигурально) рог изобилия, из которого золотым фонтаном брызжут свежие идеи и режиссёрские находки. Примерно в такой орнаментально-метафоричной форме высказался режиссёр, добавив, что полон энергии не только как творец, но и как мужчина. Понятно было, что отныне его молодая жена будет примой театра. А что же случилось с Н.? Известное дело, не справилась с личной трагедией и отправилась в дурдом исполнять свои несыгранные роли. В лучшем случае, перед равнодушными зрителями своей палаты, а в худшем — наедине с собой во время прогулки во дворе медучреждения.

Ритка могла нести всё, что угодно, и Юля даже не сильно злилась на неё. Во-первых, потому что та была дружна с Мартынкой со времён учёбы на одном курсе театрального училища под руководством одного и того же педагога. А во-вторых — и это было тайным Юлиным козырем — Ритка понятия не имела, как смотрит на неё Мартынов, как он произносит это магическое «моя удивительная Йуууля», в котором звучит высочайшая нота интимности. И как в этот момент из его глаз его брызжут жаркие рыжие искры. Этого не рассказать, не описать словами, это остаётся сокровенным знанием только двоих и не выносится за пределы созданного ими интимного пространства.
Юля была глубоко убеждена, что расхожее «со стороны виднее» — полная ерунда, словесный и ментальный шлак. Понять, как по настоящему относится к тебе человек, можно лишь в минуты, когда никого нет рядом, и он произносит те слова, от которых твоё внутреннее зрение превращается в рентгеновский луч и позволяет видеть человека насквозь, со всеми здоровыми и больными потрохами. То есть обнажает его истинные чувства и выдаёт безошибочный результат.

Все эти доводы Юля молниеносно прокручивала в своей голове и отвечала Ритке с неожиданным спокойствием и рассудительностью: «В наше время и в нашей жизни, друг мой Маргарита, если у тебя только порядковый номер в списке, за тебя никто не пойдёт биться с руководством. Потому что в Париже можно развлечься с кем угодно — да хоть бы даже и с той, которую хотели отправить вместо меня. Ты бы хорошенько подумала, прежде чем делать идиотские выводы о моих с ним отношениях. Хотя нет, не надо тебе об этом думать, переключись лучше на кого-нибудь другого. Ты себе даже не представляешь, как меня достали эти твои комментарии к моей жизни! Жить своей жизнью ты не пробовала?».
И, выпустив пар, добавляла:
«Давай лучше после репетиции смотаемся в ГУМ. Туда, говорят, обещали завезти туфли-лодочки «Саламандра» — а ну как повезёт и отхватим?».

Ритка вынужденно замолкала, на время смирившись со слепотой подруги. После чего они, как ни в чём не бывало, бежали в ГУМ.
И неприятный разговор был закрыт до следующего удобного случая.

Туфли были куплены, платья сшиты, даже джинсы новые удалось достать — чемодан Юли был в идеальном состоянии. Но в душе она понимала, что такая подготовка — почти праздничная, как если бы через неделю был Новый Год, — проводилась не столько для Парижа, сколько для Мартынова в Париже. Это с ним она будет гулять вдоль Сены в новых джинсах. С ним она войдёт в Собор Парижской Богоматери в элегантном чёрном кардигане. С ним она взлетит на ступеньки Опера Гарнье в этом нежном бледно-голубом платье. С ним, всюду с ним.
Ведь только с ним в её жизни может случиться Париж.