Зима не в радость без котика.
Впервые я его увидела, зайдя в подъезд. Что-то скорбно мяукало на одной тягучей ноте, вокруг — ни души. Время сонное: суббота, ещё и 7 утра нет, а я только из аэропорта. Самолёты имеют свойство улетать и прилетать в несовместимое с осознанной жизнью время.

Пошла на звук и обнаружила на лестнице подрощенного котёнка. Горемычного, нечёсаного, некормленого. "Нечего мне тебе дать, бродяжка", — сказала я и зашла в лифт с ощущением обмякшего тряпичного сердца.

В этот же день я встретила того самого котёнка у соседнего подъезда. Он опять жаловался на тяготы сиротства и смотрел на меня поразительно доверчиво. А у меня снова ни кусочка колбасы в кармане, ни пузырька молока в заплечном мешке.

Через пару дней котёнок дошёл до семнадцатого этажа, где мои милосердные соседи организовали ему приют. А для меня он уже стал хорошим знакомцем, так что я побежала за кормом и одеялом для организации его личного пространства.
Жизнь на лестничной площадке предполагает сомнительный комфорт, что и говорить. Но всё же это лучше, чем впроголодь между этажами и подъездами.

А потом мои опытные соседки, у каждой из которых уже живёт по коту, договорились, что приедут волонтёры и заберут животинку на передержку. Что-то типа #возьмитекотаизприюта.

И правильно сделали, потому что держать кота в подъезде — не выход. Может, когда-то это и было нормой в московских домах. Когда этажей было не больше пяти и все соседи знали не только друг друга, но и всякого входящего через парадное или чёрный ход. Тогда и коты были "коллективной собственностью", на которую мог посягнуть разве что случайный скотоложец в фазе обострения.

Не поехал котик, короче говоря, на передержку. Поселился в нашей квартире, оказавшись кошечкой 10-12 месяцев отроду без особых проблем со здоровьем (ветеринар удостоверил).

Назвали Фифанией. Для своих — Фифа, понятное дело.

Наверное, кошатником человек становится тогда, когда у него в каждом городе проживания вольно или невольно заводится по котику. И он точно знает, кто из семьи будет заботится о животном, когда придёт время собрать чемодан и вызвать такси в аэропорт.

***

В ветлечебнице сидела такса.
Если точнее, она сидела на своей хозяйке, надёжно приклеившись к её торсу и вытянув мордочку по периметру плеча. Шея таксы была закутана в серый мохеровый шарф добротной вязки.

– Нам только рецепт получить, – сообщила очереди хозяйка.

– Ах, бедняжка, ты заболела! – воскликнула сердобольная хозяйка мопса, лениво взирающего на этот неуютный мир из утеплённой сумки, надёжно защищающей его мясистую тушку от бытовой пыли и досадных сквозняков.

– Да мы всё время болеем! – почти весело воскликнула хозяйка таксы. При этом такса имела вид какой-то поразительно здоровый, особенно гладкое розовое пузо и тугой блестящий хвост. Только вот шарфик, как у хворающего советского ребёнка, заботливо накрученный мамой перед уходом на работу.

Они действительно не очень долго были в кабинете ветеринара. Хозяйка деловито уложила в сумку рецепт и оттуда же через мгновение извлекла бордовую болоньевую шапку на искусственном белом меху с помпоном и ушами, застёгивающимися на липучку, а также синее прорезиненное пальто на кнопках, отделанное ярко-красным кантом. Всё это она ловко и уверенно напялила на таксу, на минутку отодрав её от собственной груди. Затем накинула на себя лёгкую курточку, а голову так и вовсе оставила непокрытой.

«Когда же она обует свою таксу в боты на ватине?» – тревожилась я, держа в голове мысль о нагрянувшей в Москву зиме.
Но этого не произошло.
Собака вновь образовала единую скульптурную композицию с хозяйкой, и та потащила её на руках куда-то вон. По месту прописки, вероятно.

На прощанье такса заговорщицки подмигнула мопсу, а тот с пониманием ответно зевнул, дескать, рабы не мы, мы не рабы.

Разумеется, владелица мопса тоже не пустила его босиком по грязному, кишащему бактериями снегу, а бережно вынесла в сумке, согнувшись пополам под тяжестью ноши. Мопс уже мирно дремал – утомился от суеты.

Вот такими глазами смотрим мы, кошатники, на поведение вероломных собак и водимых ими за нос хозяев-лопушков.

Надеюсь, собачникам нечего сказать о нас, мы в оценке не нуждаемся.

***

В ветклинике сегодня нет аврала.
Две растревоженные блондинки прижимают к себе той-собачек, две дамы в возрасте курлыкают со своими кошками в переносках. Oдин незамкнутый хозяин овчарки с одинаковым рвением желает пообщаться и с блондинками, и с особами, вступившими в осень жизни. Словом, ничего примечательного не происходит.

Внезапно по коридору на всех парусах проносится сотрудник клиники. Он успевает хлопнуть по плечу вышедшего из кабинета терапевта, что-то весело крикнуть фармацевту из ветаптеки, пригласить медсестру чуть позже покурить на крыльце.

При помощи электронной карточки он открывает какую-то потайную дверь, за которой мелькают ступени лестницы.
Минуты через две мужчина возвращается в вестибюль клиники, держа в руке голубой мусорный пакет, присыпанный инеем, словно торт сахарной пудрой. Хоть и зима на дворе, несёт он его не с улицы, а откуда-то из-за таинственной двери, так что время года тут ни при чём.

Он энергично мотает пакетом туда-сюда и уже готов выйти, но тут из операционной появляется хирург, и мужчина с грохотом швыряет пакет на каталку и болтает с хирургом то ли о жизни, то ли о её последствиях. Хирург прерывает его на полуслове — ему надо продолжать операцию, и говорун не без сожаления возвращается к брошенному пакету с обозначившимися следами таяния.

Когда он приближается к выходу, через мутное оконное стекло пробивается нечаянный луч солнца и как рентгеном просвечивает пакет. Теперь уже нет никакого секрета — в нём покоится вынутый из морозилки окоченевший кот.

Мужчина, не переставая бодро махать трупом кота в мусорном пакете, покидает ветклинику.
У него отличное настроение — он поболтал со всеми, а спустя какое-то время, вероятно, даже покурит с миловидной медсестрой.

***

Путешествую в полупустом автобусе. Будний день, дневное время — лишь пенсионеры и праздные маргиналы толкутся в общественном транспорте.

Замечаю усевшихся напротив двух старушек только тогда, когда до меня доносится: "Чтоб молодёжь место уступила? И не мечтай!".

С запозданием понимаю, что это обо мне. Я не знаю, почему им так захотелось, чтобы я уступила своё место при наличии свободных других. Тем более, что они сели по ходу движения автобуса, а я — нет. Они же явно в выигрыше, получается.

Но мне импонирует, что меня назвали "молодёжью". Особенно с учётом того, что из этой возрастной группы я давно уже удалена как непригодная к up-to-date.
Я невольно улыбаюсь и отвлекаюсь от сообщения, которое вдумчиво писала вплоть до момента стремительного омоложения.

"Что-то там читает в телефоне, — брюзжит та же старушка. — Смешное там, видать, пишут, если ничего вокруг не замечает".

Я замечаю. В частности то, что рядом со мной тоже пустое место. Выходит, мы втроем занимаем отсек из четырёх мест, одно из которых я не уступила. Загадка прямо какая-то.

Но пришло время выходить. Будучи зарегистрированной на этот рейс в классе "юность", я встаю и с почтением, по-прежнему улыбаясь, предлагаю им обеим: "Садитесь, пожалуйста".

"Это места для инвалидов и телефонных читак", — с обидой заявляет мне первая.

"Ну перепутали мы места: я на инвалидном, а вы на молодёжных... бывает", — примирительно говорю я.

"Да нам и здесь хорошо", — реагирует вторая. Её явно не прельщают инвалидные места против хода движения. И, похоже, она согласна оставаться молодой.

В это время у первой звонит телефон. Она долго роется в сумке, но всё-таки успевает вытащить времен очаковских и покоренья Крыма раскладушку Nokia и с волнением восклицает: "Да, Васенька!".

Кому, скажите, не хотелось бы быть молодым? И старческое брюзжание иногда происходит в силу обстоятельств.
Из-за того, например, что почему-то долго, опасно долго не звонил Васенька.

Москва, Январь-февраль 2018 г.

Публикация в 8(939) выпуске газеты "Место Встречи Монреаль" от 23.02.2018.