Её нервировала сцена из популярного фильма, где одна героиня говорит другой, что нынче хорошо знакомиться на кладбище, с вдовцами.
У могилы мужа (она состояла с ним в извечном диалоге) всё чудилось, что он вновь что-то твердит о её распущенности. Болезненно ревнив был Аркадий, аномально убеждён в её неверности. И даже умирая не сказал чего-нибудь вроде: «Спасибо, что терпела меня». Да какое там, это же он был бы не он!
Нинка, подруга, вообще за глаза его звала «Аркелло»: скрестила Аркадия с Отелло. Хорошо, что об этом прозвище он так и не узнал. За него он жену, может, и не убил бы, но мозги наверняка бы погрыз. А потом бы взял – и убил Нинку, в назидание.

Вот об этом думала Юлия, пробуя на соль подливку из большой кастрюли. В ней томились фаршированные перцы, которые явно не понимали, что почти сварились, и упорно продолжали побулькивать в розоватом сливочно-томатном соусе.
Вкус был отменный, и Юлия переключилась на утешительное.

С Юрой она познакомилась в сберкассе, куда забежала снять денег. Там творился кавардак, все чем-то возмущались, особенно один дед, который был очевидно глухой, раз так разорался. Возле банкомата какая-то тётка пугливо оглядывалась по сторонам и прикрывала ладонью свой пин-код на панельке.
У терминала стоял бородатый мужичок крепкого сложения и растерянно вертел стопку квитанций. Оценив весь этот дурдом вокруг, Юлия вызвалась растолковать ему нехитрый принцип оплаты услуг ЖКХ через терминал. Объяснила настолько хорошо, что выйдя из сберкассы, оба побрели в одном направлении.
Юра, Юрка…Радость ей на склоне лет. Бывший альпинист и байдарочник, исполнитель бардовских песен. Лёгкий в общении, неприхотливый в быту. К тому же вдовец, но не с кладбища…

Резко тренькнул дверной звонок.
На пороге стоял круглый, затянутый в чуть влажную плёнку роговицы Глаз.
“Юр, ты?" – растерянно спросила Юлия.
Вместо ответа Глаз чинно переплыл через порог и, покачиваясь эластичными боками, направился в кухню. Едва притормозив возле плиты, окончательно замер уже за столом, у Юриного излюбленного места.
“Надо покормить”, – сообразила Юлия.
Гость оказался проворным едоком – один за одним все перцы перекочевали в его не то чтобы живот, а скорее глазное дно. После чего он то ли булькнул, то ли рыгнул и укатился в сторону гостиной.

Юлия потянулась было убрать тарелку, да так и замерла: возле неё валялась целая гора хлебных корок.
«Совершенно непонятный этот разбухший Глаз, который вроде как Юра», - заговорила она сама с собой. – «Ни пасти у него, ни зубов, и весь как будто в целлофан туго запелёнут, а вот поди ж, перцы съел и мякишем соус вымакал. А корки отложил».
Тут же представила, как он басит Юриным голосом: «Я, Юль, с походных времён усвоил: мякиш съешь, а из корок сухарей насуши – веса практически нет, а с голоду не помрёшь».

«Никак сообразить не могу…даром что без рук, а ведь бренчит там в комнате на гитаре что-то…Да не в «В Аркашиной квартире» ли?»
За стеной и вправду кто-то напевал строки из песни Визбора: «…куда же мы глядели, покуда все галдели, и бойко рифмовали слова «любовь» и «кровь».
«И ведь хорошо поёт, гад, не хуже Юрки. И гитарный перебор приятный, словно пальцами. А вдруг он – комок нервов? Надо будет потом атлас по анатомии поподробней порассматривать, там и про нервы есть. Ладно, пусть пока пощипает Юрину шестиструнку, бард лупоглазый».

Снова раздался дверной звонок, и на этот раз в дом вошёл «нормальный» Юра.
Юлия на радостях потащила его на кухню: может, бутербродов с чаем? Или оладушек напечь?
Он молча показал на ещё недавно полную кастрюлю.
Это был удачный момент, чтобы рассказать всё по порядку и объяснить исчезновение приготовленного, но «нормальный» Юра перебил на полуслове: «Ты, Юлия, когда мне изменяла, надеялась, что я того ни до гроба, ни после гроба не узнаю? А не получилось по-твоему: вот я пришёл к тебе первый раз за все эти годы, считай, символического отсутствия, а ты мало того, что любовника принимаешь, ты его ещё и перцем угощаешь, который я бы и сам за милую душу съел. А теперь он, навернув-то чужого, знай себе глотку дерёт, певун…».

Юлия потрясённо глядела на Юру в упор: вместо левого глаза у него чернела пустая глазница, из которой, как из аккуратного динамика, лилась музыка – «Аркашина квартира». И был то вовсе не Юра, а Аркадий, муж её покойный, только почему-то на Юру очень похожий, не считая, конечно, музыкального глаза.
Как же она этого не приметила сразу?

«Прикончил он настоящего Юру и теперь меня хочет одурачить и сделать своим Глазом! Вот оно что!».
В этот миг она вполне могла бы рухнуть замертво, если бы не третий звонок.

Нинка, древняя подруга – на пороге была она.
Юлия сбивчиво просила то ли совета, то ли помощи: «И вот что мне теперь с ними делать? Не бывает, чтобы живые и мёртвые в одно время являлись. И человеческие органы вдобавок. И все вдруг ко мне!»

Нинка вызвалась прошерстить квартиру в целях отлова, как она выразилась, «покемонов». Отработала, впрочем, вхолостую.
«У всех подруги как подруги, а мне контуженная досталась», - заключила покемоновед и перешла к важному: «Деньги приготовила?».
«Нет, не успела».
Нинка, казалось, предвидела сбой плана. Сунув Юлии сумку и ключи, потащила её вон из дома: «Ты в сберкассу беги за наличкой, а я такси словлю. Надо шевелить булками: там нас до ночи ждать не будут!».

Отделение Сбербанка бурлило. В центре зала стоял дед и орал, что пусть государство с ним в эти игры не играет.
Доступ к банкомату был перекрыт какой-то тёткой, тревожно озиравшейся и ограждавшей свой пин-код от чужого скверного глаза.
Метрах в пяти у терминала для оплаты коммунальных платежей стоял бородатый мужчина и теребил пачку квитанций.
Юлия подумала, что в этом проходном дворе никому до него нет дела. А вот ей-то как раз есть.
И тотчас забыла, что на улице её ждёт Нинка.

Больше того: даже не вспомнила, что сегодня годовщина смерти её мужа. И нужно ехать на кладбище, оплачивать и устанавливать массивное надгробие с ёмкой и выразительной, на её взгляд, надписью: «Дороже не было тебя, и никогда уже не будет…».